Вот так и жили (Город Белебей до революции)

На рубеже XIX–XX веков занятия и особенно уклад жизни большинства горожан ненамного отличались от деталей быта сельчан. Да и архитектура Белебея представляла собой унылое однообразие. Про такие поселения, даже если они носят статус города, говорят: большая деревня, он был сплошь застроен одноэтажными деревянными домишками с редким вкраплением полутора- и двухэтажных зданий.

Крыши домов в основном были тесовыми и железными, изредка, преимущественно на окраинах, встречались лубяные и даже соломенные. Правда, главные улицы города – Большая Уфимская и Коммерческая (ныне Красноармейская и Коммунистическая) отличались от сельских тем, что были довольно длинными и замощены бутовым камнем. Так что стук колес проезжавших по ним экипажей и телег издавал « шум городской».

Основную массу жителей Белебея составляли мещане и крестьяне, переселившиеся после отмены крепостного права из сел и деревень в поисках лучшей доли. Некоторой части «новых горожан» повезло: кто-то вошел в сословие мещан или даже купцов. Сегодня понятие «мещанин» и «мещанский» наполнены уничижительным оттенком и означают недостаток общей культуры, приверженность к предрассудкам, отсутствие вкуса к высоким идеалам, приземленность интересов и ряд других негативных качеств личности. Однако для подданных Российской империи переход из сословия крестьян в мещанство означал определенный шаг вверх по официальной иерархии гражданского состояния.

При феодально-крепостническом строе мещанин был лично свободным человеком. В те времена большинство горожан принадлежало именно к мещанству. Его представители занимались ремеслом и торговлей, могли улучшать свое материальное положение, но не настолько, как купцы, тем более дворяне.

Выбившиеся из крестьян мещане снисходительно-пренебрежительно относились к деревенским мужикам и бабам, завидовали «белой косточке» – дворянам. Мещане не имели возможности получить достойное образование, приобщиться к подлинно высокой культуре, обустроить свой быт по меркам высшего света, поэтому вчерашний крестьянин всячески подражал образу жизни последнего, окружал себя «эрзац»-культурой: покупал рисованные ковры с лебедями и замками, блестящие «драгоценности», в разговорах к месту и не к месту применял заморские выражения. Так мещанин отделялся от «деревенщины».

Мещане – второе по численности сословие российского общества до Октябрьской революции. Они выбирали своего старосту, имели представителей в Государственной Думе. Недавние выходцы из села не были однородными по своему материальному положению. Те, кто сумел найти себе собственное дело или так или иначе получить образование и поступить на службу, приближались к верхней прослойке горожан. Те же, которые и в деревне бедствовали, не сумели избавиться от нищеты и в городе. Селились они, как правило, по окраинам Белебея, где дома лепились друг к другу и где не было ни малейшего намека на благоустройство.

Обитатели этих окраин добывали жизненные блага случайными заработками – поденщиной у землевладельцев, рубкой дров, уборкой снега на усадьбах состоятельных горожан. Кто сумел сохранить или приобрести лошадь, занимался извозом. Лица пошустрее нанимались приказчиками к купцам, женщины и девушки шли в домашние прислуги, работали прачками, поломойками. Довольно много было дворников, кучеров. Часть наиболее продвинутых мещан становилась гончарами, кузнецами, столярами, плотниками, каменщиками, кровельщиками, стекольщиками, жестянщиками, лудильщиками, сапожниками, портными, они порою поднимались на высокие ступени мастерства.

Особую, обычно замкнутую группу составляла «золотая рота» – ассенизаторы, которые вычищали отхожие места (туалеты), выгребные ямы и вывозили их содержимое на загородные свалки. Работали они обычно поздними вечерами или по утрам. Зарабатывали относительно неплохо, держались особняком, вернее будет сказать, обыватели сторонились их.

Считалось хорошим везением, если кто-то из новых горожан смог устроиться на рынке рубщиком мяса.

Были и разъезжие водовозы, и целая группа так называемых «барабыз» – извозчики, выполнявшие работу современных таксистов. «Кая барабыз?» – «Куда поедем?» – обращались они к потенциальным пассажирам, и кто на пролетке, кто на тарантасе, а кто и на простой телеге доставлял горожан по названному адресу.

Условия труда наемных работников были изнурительными. Рабочий день ограничивался только солнцем, то есть достигал 12–14 часов в сутки. Об оплачиваемом отпуске и не мечтали, так же, как и о пособии по временной нетрудоспособности.

Поденщик на хозяйских харчах работал за 25–30 копеек в день, на своем харче – за 40–50, иногда за 60. Прислуга зарабатывала 5–6 рублей в месяц.

Естественно, была в Белебее и верхняя прослойка горожан, их представляли чиновники казенных учреждений, служащие земства, купцы и предприниматели – владельцы магазинов, небольших промышленных предприятий, а также адвокаты, агрономы, агенты страховых компаний, врачи, преподаватели начальных и средних учебных заведений и т. д.

Большой промышленности не было, имеющиеся предприятия по существу были ремесленными мастерскими или кожевенными и кирпичными заводиками.

Значительная часть горожан занималась сельским хозяйством – на приусадебных участках и за городом выращивали овощи, картофель, нередко – и зерновые. Во дворах держали скотину – коров, свиней, птиц, многие имели лошадей.

Одним словом, Белебей на рубеже XIX–XX веков представлял собой, как уже говорилось выше, большую деревню.

…У известного писателя Константина Симонова есть небольшая повесть «Софья Леонидовна», изданная уже после его смерти. Это даже не повесть, а несколько не опубликованных при жизни автора глав трилогии «Живые и мёртвые». Маша Синцова, заброшенная в тыл к фашистам, получает явку к пожилой докторше – Софье Леонидовне Высотской, активной подпольщице, происходившей из дворян.

Рассказывая Маше о себе, она с гордостью говорит: «Я народу не в семнадцатом году пошла служить, я после университета, после медицинского факультета пошла служить народу. Земским врачом была, да еще в инородческом, Белебеевском, богомзабытом уезде».

Кто послужил автору прототипом этого героического образа, еще следует выяснить. Сейчас же нас интересует очень емкая, всего в трех словах характеристика дореволюционного прошлого нашего орденоносного Белебея и его округи. Она перекликается с более ранней характеристикой, данной Белебею нашим замечательным земляком, великим русским писателем С. Т. Aксаковым, который в своих воспоминаниях назвал Белебей «одним из самых дряннейших уездных городов Российской империи». Коренные обитатели Белебеевского уезда башкиры в 1897 году составляли вместе с мещеряками (мищарами) 50 процентов населения. Около 10 процентов жителей уезда составляли татары, 6 – чуваши, 1,5 – черемисы (так тогда называли марийцев), 1,1 процента – мордва. Русского населения в Белебеевском уезде в конце XIX века насчитывалось 16,6 процента, причем значительное количество русских появилось в уезде между 1881 и 1896 годами. За этот период в крае возникло более 200 новых селений, в большинстве своем – русские.

Несмотря на колонизаторские методы освоения, проводимые по прямому благословению царствующей в России династии, появление русского населения в Башкирии в целом и в Белебеевском уезде особенно сыграло весьма прогрессивную роль. К концу XIX века башкирское население уезда окончательно перешло к оседлому образу жизни, занималось земледелием, приобщалось к промышленному труду. Почти каждый самостоятельный башкир-земледелец имел в соседней русской деревне, в волостном центре, базарных селениях своего «знакума» – русского побратима, с которым регулярно общался, у которого останавливался на ночлег или дневной привал, он принимал у себя во время дальних (для того времени) поездок на базар, в город или на почту, а то и в больницу, к лекарю. И это делалось вопреки великодержавно-шовинистической политике царских чиновников и религиозно-националистической проповеди православного и мусульманского духовенства.

Но в условиях господства феодально-крепостнических и даже родоплеменных пережитков на значительном отдалении от крупных промышленных и культурных центров жизнь всех обитателей обширного Белебеевского уезда, независимо от национальной принадлежности, вплоть до Октябрьской революции 1917 года представляла весьма унылую картину.

Господствующее положение в экономике уезда все еще занимали помещики-землевладельцы, русские дворяне и татарские мурзы, отставное офицерство и чиновники, сумевшие всеми правдами и не-правдами захватить значительное количество башкирских земель. Так, генералы фон Кауфман в Верхне-Троицкой волости,П. А. Крыжановский – в Каръявдинской, А. Д. Щепелев – в Тюменякской, А. И. Глуховской – в Усень-Ивановской, князья И. А. Чингиз – в Каръявдинской, А. А. Багратион – в Старо-Калмашевской, дворяне М. И. и С. И. Бунины, Б. В. и В. Е. Ляховы – в Ильинской и Надеждинской волостях, татарские мурзы-дворяне Давлеткильдеевы, Джантюрины, Сыртлановы, Тевкелевы, а также купцы Кирилловы, Коншины и другие владели имениями от 1000 до 7700 десятин земли. А владельцам Знаменского спиртзавода, потомственным почетным гражданам братьям Деевым принадлежало свыше 18 тысяч десятин земли, в основном – леса. И это в то время, когда основной труженик земли – крестьянин – в подавляющем большинстве своем не имел даже минимального, в 7–10 десятин, надела.

В цифровом исчислении более или менее благополучно с землей было в башкирских селениях – на один душевой надел у них приходилось от 15 до 35 десятин земли. Но не всякий земледелец обладал душевым наделом – за «ревизскую душу» в дореволюционной России принимались мужчины, родившиеся к моменту последней «ревизии» – учету населения, которые в наших краях проводились в 1858–1860 годах.

Имевшиеся в распоряжении сельской общины земли распределялись между крестьянскими дворами в соответствии с количеством мужчин (взрослых и детей) в семье на эту дату. Женщинам земельный надел не полагался. Мужчины, родившиеся в семье после последней ревизии, в случае создания самостоятельного подворья должны были довольствоваться тем, что выпало на долю их отца и братьев, кои имели счастье появиться на свет к моменту этой «ревизии». В результате получалась примерно такая картина, какая была в деревне Исмагил (ныне СПК имени Чапаева) Чукадытамакской волости. Здесь в 1900 году насчитывалось 102 двора, в которых проживало 307 мужчин и 288 женщин. Эта деревня имела 45 «ревизских душ». Земли же за данной общиной было закреплено 1106 десятин, из которых пашня составляла 872 десятины (одна десятина равнялась 1,09 гектара).

В среднем каждый ревизский душевой надел равнялся почти 20 десятинам пашни. Но на 102 двора – 45 наделов! Это означало крайнюю дифференциацию деревни – наряду с вполне обеспеченными землей семьями, которые унаследовали большие наделы, имелись дворы, вовсе лишенные земли. Неслучайно большое количество исмагиловцев было вынуждено заниматься подсобными промыслами – от заготовки и вывозки леса, плетения для продажи лаптей и корзин, изготовления деревянных лопат и саней до... конокрадства. Даже до сих пор старожилы помнят присказку «Исмагиловцы – конокрады, а их друзья – биктяшевцы» (Биктяш – деревня в Бижбулякском районе, почти ничем по своему экономическому положению не отличалась от Исмагила).

Весьма интересная картина вырисовывалась и в соседней деревне Тузлукуш, расположенной на противоположном берегу реки Усень. Здесь к началу XX века имелось 102 двора; один вотчинник башкир и 191 – припущенник. Семья вотчинника, имея одного мужчину, владела двумя «ревизскими душами» и обладала 42 десятинами земли. Припущенники в количестве 552 мужчин и 507 женщин имели 328 душевых наделов общей площадью 2491 десятина земли, в том числе1567десятин пашни. На один двор приходилось где-то около 8–9 гектаров пашни, что в целом соответствовало общероссийскому масштабу – 7,7 десятины на один крестьянский двор и 2333 десятины на одно помещичье имение.

Однако еще В. И. Ленин подсчитал, что в российских условиях для более или менее сносного существования крестьянин должен был иметь около 15 десятин земли.

Что же касается русских или чувашских селений, коих в уезде было довольно много, то их обеспеченность землей была еще хуже. Например, в селе Усень-Ивановском к 1900 году было 506 дворов (1185 мужчин и 1153 женщины), «ревизских душ» числилось всего 815, а земли у них было 4152 десятины, а пахотной 1934.

В селе Надеждине на 205 хозяйств с населением 1127 человек душевой земли было всего 112 десятин и вся – под усадьбами. Пахотную же землю жители деревни вынуждены были арендовать у помещиков.

Земля обрабатывалась примитивными орудиями – пахали деревянной сохой, сеяли из лукошка, убирали косой и серпами, молотили цепами или топтали лошадьми.

Лошадь в дореволюционной России была основной тягловой силой крестьянина. В 1895 году население Белебеевского уезда владело 173454 лошадьми. Крестьянских хозяйств в уезде тогда насчитывалось 67347. К 1901 году количество дворов выросло до 74839, число же лошадей сократилось до 160711, причем 16,4 процента хозяйств вовсе не имело лошадей.

Господствующей системой земледелия было трехполье. Основная культура – рожь, но сеяли и пшеницу, овес, полбу, горох, просо, гречиху, коноплю. Урожаи были очень низкими. Средний урожай ржи, например, за девятилетний период – с 1887 по 1895 год – по уезду составлял 56,5 пуда с десятины (чуть больше 6 центнеров с гектара), пшеницы – 46,7 пуда, гречихи – 41,8 пуда. Последняя цифра все же наводит на размышления – еще сто лет назад наши предки собирали урожаи гречихи почти столько, сколько мы в условиях интенсификации сельского хозяйства.

Наивысший за весь период урожай был получен в Верхне-Троицкой волости – 77,3 пуда с десятины (что-то около 12 центнеров гектара), наименьший – 33,8 пуда (чуть больше 6 центнеров с гектара) – в Ермекеевской волости. В Усень-Ивановской волости средний урожай ржи составил 47,2 пуда с десятины, гречихи 31 пуд.

Особенно пагубной для нашего края была засуха 1901 года, на тяжкие последствия которой обратил внимание В. И. Ленин. В статье «Внутреннее обозрение» он наряду с другими голодающими губерниями упомянул и Уфимскую губернию. В Уфимской губернии объявлены неблагополучными Мензелинский и Белебеевские уезды, и земский отдел сообщает, что правительственная ссуда «собственно на продовольствие» потребуется,по заявлению губернатора, в размере 800000 пудов. Между тем чрезвычайное Уфимское губернское земское собрание, созванное на 27-е августа для обсуждения вопроса о помощи пострадавшим от засухи, определило нужду этих уездов на продовольствие в 2,2миллиона пудов хлеба да плюс один миллион на остальные уезды, независимо от ссуды на обсеменение (3,2 миллиона пудов на губернию) и на прокорм скота (600000 пудов). Продовольственная ссуда, следовательно, определена министерством в одну четвертую долю того, что определяло земство…

Обреченное на полуголодное существование, отданное под бесконтрольную власть земских начальников, становых приставов да урядников, «инородческое» (так презрительно называли царские чиновники нерусское население восточных окраин Российской империи) страдало от тройного гнета – со стороны царской администрации, русских помещиков и своих баев-феодалов и священников-мулл. В последние годы на страницах многих газет и журналов стали избыточно появляться многочисленные статьи, рассказывающие о привольной жизни дореволюционной деревни, особенно в годы проведения Столыпинской аграрной реформы, которая открыла простор для развития рыночных отношений в сельском хозяйстве. Не оспаривая этого вывода, все же усомнимся в том, как богато стал жить сельский труженик, крепкий работящий мужик, который, закрепив за собой свои земельные наделы, получил возможность еще прикупить землицы. Что верно, то верно. Во втором десятилетии XX века в наших деревнях появилось значительное количество крестьянских хозяйств, засевавших те самые 15–20десятин земли, о которых писал В. Н. Ленин. Но что давали эти 15, а то и 20десятин на один «крепкий», «зажиточный» крестьянский двор, имевший в своем составе 7–8, а то и 10 едоков, ведь семьи наших прадедов были большими? Нередко в одном дворе проживали все три поколения – дед с бабкой, тятька с мамкой и не меньше полдюжины ребятишек, а иногда вместе жили и женатые братья «со своими чадами и домочадцами». Недаром в одной старинной шутливой песенке поется «Ике килен – килендэш, берсе ялкау, берсе Яш» – «У свекрови две снохи, одна ленива, другая слишком молода».

Чтобы нагляднее представить себе, как жил-поживал крепкий крестьянин-труженик, займемся немножко бухгалтерией и подсчитаем доходы и возможные расходы этой группы населения.

Вотчинники одного из старинных сел уезда Исламбахтов не могли жаловаться на малоземелье – на 180 «ревизских душ» имелось 4316 десятин земли, в том числе 2203 десятины пашни. К тому же к полям исламбахтинцев примыкали земельные владения вотчинников из Бавлов, Абсалямова и Муллина, о которых уже упоминалось и которые можно было арендовать за не очень высокую цену.

В семье Мухаметвафы Аднагулова, потомка основателя села, было 9 человек: 6 мужчин и 3 женщины. Семья владела двумя душевыми наделами, имела 7 лошадей, 6 голов крупного и 25 мелкого скота (овец). Засевали они до 20 десятин пашни. Наемных работников не держали, работали сами. На первый взгляд, кажется довольно много, нынешние фермеры имеют по 50 и более гектаров. Для того времени 20 десятин пашни для крестьянина-башкира на самом деле было много. Большинство исламбахтинцев не могло позволить себе такого размаха, как Мухаметвафа абзый. У одних вовсе не было душевого надела, у других – лошадей. В 1913 году из 214 хозяйств в деревне безземельных было 28, а 17 домохозяев не имели лошадей.

Положение этих хозяйств было несравненно хуже, чем у Мухаметвафы абзыя, который в хороший год мог собрать до 1000–300 , а то и больше пудов хлеба. Много? И да, и нет.

Для того чтобы продолжать вести свое хозяйство, он должен, прежде всего, засыпать семена. В те времена обычно сеяли по 8–9 пудов на одну десятину. Умножим 9 на 20 – получается 180 пудов. Лошадей, чтобы они постоянно были в рабочем состоянии, надо кормить не только сеном да соломой, но и зернофуражом. Недаром одна из заповедей крестьянина гласит: «Не гони коня кнутом, а гони коня овсом». А овса требовалось много. Одно из передовых в то время хозяйств уезда – Белебеевская Уфимского губернского земства низшая сельскохозяйственная школа 1 разряда(ныне Аксеновский сельхозтехникум) – в своей смете на 1904 год предусмотрело суточную дачу корма и подстилки на каждую голову скота: рабочим лошадям сена 25 фунтов(один фунт = 408 граммам), муки ржаной – 3 фунта, соломы ржаной – 5 фунтов, яровой – тоже 5. Кроме того, обязательно овес – по 4 фунта на одну голову.

Для молочных (дойных) коров муки ржаной требовалось 3 фунта в день, сена и соломы столько же, что и лошадям, овсом коров не кормили. Для выездных лошадей сена полагалось целый пуд(40 фунтов), муки ржаной не планировали, видимо, учитывали условия дальних поездок вне дома. Для маток (кобыл) башкирской породы сена планировали по 30 фунтов, соломы побольше, овес не предусматривали. Думается, такая раскладка вполне подходила для хозяйства Мухаметвафы абзыя, иначе они по 20 десятин посева не осиливали бы. Из 7 голов лошадей 4 наверняка были рабочими, из 6 голов крупного рогатого скота – две дойные коровы. Итак, расчет: а) овес 4 фунта в день, 120 – в месяц (3 пуда), 36 пудов в год, а всем четырем – 144пуда; б) мука ржаная или отруби – 3 фунта в день, 90 в месяц, 27 пудов в год, четырем лошадям – 108 пудов. Две коровы потребляли за 200 дней стойлового содержания 54 пуда; в) телятам, ягнятам и овечкам также уходило некоторое количество фуража, да и куры с гусятами от хлеба не отказывались, следовательно, еще пудов 30–40 уходило.

Всего, таким образом, фуражного зерна требовалось порядка 300–350 пудов. Но ведь и люди питаются не только мясом да молоком, им тоже хлеба подавай.

Вновь обратившись к смете уважаемых агрономов из Аксёновской сельхозшколы, узнаем, что самым неприхотливым работникам данного учебного заведения – конюху, сторожу, прачкам, скотнику, которые питались в общей столовой с учащимися, полагалось израсходовать ржаной муки 9 пудов в месяц на 6 человек, пшеничной 4 пуда, круп 2 пуда 20 фунтов. Управляющему, 4 преподавателям, конторщику и фельдшеру – на 7 человек – отпускали согласно установленной губернской земской управой норме 11 пудов пшеничной, столько же ржаной муки, 5 пудов 10 фунтов круп. Семья нашего земляка относилась не к самым бедным, скорее, к зажиточным, следовательно, она тратила на каждого в месяц не менее двух пудов муки, на всю семью – 18, в год же на питание уходило порядка 200–220 пудов.

Подводя итог, получаем: потребность в зерне для данной семьи составляла 680–750 пудов, или 40–45 центнеров в год. (В скобках заметим, что в наши дни во многих хозяйствах работящая семья сельского механизатора, доярки или агронома тратит в своем подсобном хозяйстве почти столько же зерна, что и крепкий крестьянин в те далекие годы).

В урожайный год у Мухаметвафы абзыя получался неплохой баланс – в его распоряжении оставалось порядка 450–500 пудов хлеба, которые можно было превратить в деньги, продав его на рынке. Правда, сперва нужно было еще сдать в «мугазай» (хлебозапасный магазин-склад) определенное количество зерна на всякий случай: засухи, градобития, обеспечения возврата семенной или продовольственной ссуды, полученной от казны или земства. Затем следовало уплатить разнообразные налоги (поземельный, дорожный, земский и т. д.). На все это уходило еще 30–40, а то и больше пудов зерна.

Своей мельницы Мухаметвафа абзый не имел, а вручную две – три сотни пудов не смолоть, значит, надо ехать на мельницу, благо на реке Ик их было достаточно. Но за помол тоже надо платить. «Гарнец» составлял два – три фунта хлеба с пуда, деньгами 2–3 копейки. За 350 пудов продовольственного и фуражного помола мельнику надо уплатить 20–25 пудов зерна, 15–20 пудов зерна ежегодно (или их денежный эквивалент) шлина оплату пастухов, ведь в хозяйстве Аднагуловых было 6 коров и 25 овец, а плата за однуголову крупного рогатого скота была от60 до 70 копеек за лето, а 4 овечки засчитывали за одну корову.

В крепком хозяйстве и оснащение было для своего времени довольно крепким, и освещение домов современным, то есть керосиновыми лампами, а не лучиной. Значит, нужны и ошинкованные колеса для телег, и заводской плуг, и сепаратор. Да и самовар на стол ставился регулярно, чай пили не только травяной, но и плиточный или байховый, а то и индийский или цейлонский. Да и мыло водилось в доме, одежда, обувьфабричного производства имелись, не всегда же ходить в лаптях да в самотканых рубашках. И время узнавали не только по петухам да по гудкам проходивших мимо деревни пассажирских поездов, хотяв те времена они ходили куда точнее, чем сегодня. В домах наших сельчан уже в начале ХХ века стали появляться настенные часы, и не только ходики, но и с заводкой да еще и с кукушкой – в Ермекееве у одногоиз уважаемых старейшин села Зинур ага Назарова вот уже 90 лет исправно и точно показывают время большие часы с мелодичным звоном, купленные отцом хозяина Шайхулла абзыем в Абдулине на деньги, вырученные отпродажи шестиметровых дубовых бревен. Taк почему же не предположить, что и наш Мухаметвафа абзый решил купить часы? Или сепаратор. Но вот задача: во сколько они обойдутся? В 1905 году сепаратор стоил 67 рублей, скат ошинкованных колес – 5 рублей. Для лампы в 7 линий, примерно равной электрической лампочке в 30 ватт, шло 50 фунтов (1,25 пуда) керосина по цене 1 руб. 40 копеек за пуд. Сукно на бешмет (3 аршина 8 вершков) стоило 1 рубль 25 копеек – аршин, пара сапог – 8 руб., сани-дровни – 3 руб., кошевки – 4,5, мазь колесная – 2 рубля пуд, кадка дубовая – 5 руб., мыло – 11 копеек фунт, спички – 1 копейка за коробку, фунт соли – 6 копеек, рабочая сбруя для лошади – 10 рублей комплект. Ручную сеялку «Планет» можно было купить за 24–25 руб., конная усовершенствованная сеялка рядовая «Россия» стоила 217 рублей.

Вот и выбирай, что приобрести для хозяйства и что для дома, если в балансе за те три – четыре сотни пудов зерна можно было выручить 280–320 руб. Да от продажи мяса и шерсти можно выручить еще сотню рублей. При всем раскладе даже такое крепкое крестьянское хозяйство не могло соперничать в благополучии с частными землевладельцами, такими, как уже упомянутые Ляховы, чье имение в советское время составляло базу для совхоза «Спартак», или Шихобаловы, Леоновы, Авдеевы, Титовы и другие, хотя и среди крестьян встречались зажиточные, как Калимулла Фаткуллин из Тарказов, который был в состоянии с урожая даже засушливого, голодного 1898 г. продать Белебеевской уездной земской управе семенной хлеб (полбу) 1000 пудов по цене 70 коп. за пуд для раздачи крестьянам окрестных сел. Другой крестьянин Сергей Долгов, имеющий хутор близ станции Талды-Буляк, отпустил через агента земства отставного унтер-офицера Федора Лактионова семенной пшеницы по цене 83,5 копееки за пуд в ссуду крестьянам 800 пудов, однако денег долго не получал, о чем жаловался аж уездному земскому собранию.

Крестьянин села Слакбаш Василий Иванов (по-видимому, отец классика чувашской литературы К. В. Иванова) продал 100 пудов по 70 копеек и 300 пудов по 65 копеек. Гизатуллин Усман из Исмагила продал 100 пудов по 70 копеек. Однако основная масса жителей большинства деревень Белебеевского уезда, как и всей России, была далека от изобилия.